свобода. равенство. блядство.
Не возвращайся никогда
Мой дом был построен в 94-м. Обычный панельный дом. В детстве он казался красивым и бабушка с дедушкой по маминой линии, которые жили в обычной белой девятиэтажке говорили, что он "нарядный", потому что в нем серые блоки чередовались с оранжевыми. Когда в детстве меня спрашивали в каком доме я живу, я говорила, что в оранжевом на Васильева. Как потом оказалось у нашего дома даже архитектор есть. Жалко мужика, конечно.Рядом с моим домом долго не было детской площадки, была песочница, черно-белые перила и "выбивалка". Так как строительный мусор у нас принято оставлять в земле, растительности у нас во дворе тоже с роду не было. Был пень от тополя посреди двора. Дерево пришлось срубить, потому что в него попала молния, что вполне вероятно, потому что пенёк был действительно здоровый и дерево, должно быть, было высоким. В общем-то скучновато у нас было, стандартная безжизненная новостройка. Была правда у неё одна интересная особенность.
Как было заведено, в промышленных районах квартиры в новостройках давали рабочим. В нашем доме давали квартиры работникам Общества Слепых. По большей части. Заселяли, естественно еще и заводских, и строителей, и колхозников тогда еще, но самой интересной стратой нашего дома я считала инвалидов. У нас были всякие: глухие, глухо-немые, глухо-слепые, просто немые, слепо-глухо-немые, даже карлики были. И почти все они сосредотачивались в нашем подъезде. Все были, если не пожилые, то более чем зрелого возраста. И самые интересные из них жили на первом этаже. Ну, может они бы были и не такими примечательными, если бы жили на восьмом, шестом или девятом и вообще где угодно, где бы мне не приходилось ждать лифта. Но так как именно на этом участке постройки все проводили так много времени, его жильцы не могли не стать главным объектом обсуждения бабушек, образующих особую касту со своими привилегиями и...привилегиями. Мне действительно казалось, что они живут лучше всего. Они не работали, целыми днями сидели на лавочке, когда кто-то из них приходил к нам, им обязательно давали то, что они попросят (соли там, денег в долг), а ещё с ними все вежливо здоровались. Как полагается, именно они и были главной службой новостей, а так же хранилищем местного фольклора. Рассказывали о том, что вот дом наш (как все дома в нашем городе) был построен на болоте... И ничего хорошего тут происходить не может... И поэтому у нас в доме одни пьяницы...(наркоманы потом появились, у более молодого поколения). А ещё у нас, по слухам, дом стоял на кладбище(сейчас хочется добавить, что либо на цыганском, либо на индейском), что, естественно, усиливало другие его отрицательные качества.
Пила большая часть жильцов. Ну если не большая часть, то половина точно. Обычно мужская половина, но именно это и выделяло наш первый этаж. Там пили бабы. На первом этаже были две нехорошие квартиры, в которых жили тетя Лена и ещё какая-то женщина. То, что я живу здесь уже 16 лет и не знаю как её зовут-не удивительно, потому что она глухо-немая. Были у неё родители, очень, на вид, интеллигентные люди. Мама у неё всегда исключительно аккуратно одевалась, несмотря на то, что , как минимум, не богато. И выглядела очень хорошо. В детстве я её боялась, потому что она всегда улыбалась, но при этом не говорила и всегда прятала глаза. Даже от детей. А глаза у неё были тоже исключительные. Два, всегда быстро движущихся, то в одну, то в другую сторону, серых кристаллика. В её виде все было...чистенько. Аккуратно. Как у аутистов есть потребность в упорядочении всего, так и её глухота, видимо, компенсировалась врожденной аккуратностью. За собой следила. Красилась не вычурно, элегантно. Когда в девяностых была в моде эта отвратительная фиолетовая помада, эта женщина себе не изменяла и красилась исключительно красной. В ней чувствовалась даже нордическая красота, в одежде и, даже в чертах лица прослеживалась четкость линий. Помада это подчеркивала. За последние пятнадцать лет она почти не постарела. А работала эта женщина, по-моему, уборщицей. Её муж был не так заметен: он был глухо-слепой и одевался обычно. Единственной деталью, отличавшей его от остальных слепых жильцов, выходивших иногда из подъезда покурить, была матово-блестящая на обоих глазах катаракта. А ещё у них была дочь. Сначала она жила не сними, так, просто приходила повидаться, опрокидывая то ли ещё до прихода в родительский дом, то ли у соседей рюмашку-другую, а потом, видимо совсем там и осела. Вот она была абсолютно не похожа на родителей, может потому, что за красным распухшим от пьянства, лицом мало что можно проследить. При такого рода состоянии, как при болезни Дауна,все люди становятся на одно лицо.
В соседней от них квартире жила тётя Лена. Я не знаю, как она получила квартиру, причем неплохую, на моей памяти она никогда не работала. Муж её тоже не мог работать, потому что его не было. Эта женщина была настоящим жизнелюбом, как это принято говорить про мужчин. Постоянного полового партнера у нее долго не было. Когда появлялся (на моей памяти их было два), она даже выходила из запоя. Потом, правда, опять уходила. Видимых признаков инвалидности у неё тоже не было. Если только за ни нельзя считать аномально долгую жизнь без просыхания. Были у этого последствия не только для неё. У тети Лены было много детей, я до сих пор не знаю сколько, потому что в квартире они не жили, а по достижении определенно возраста сдавались в интернат. Они отнюдь не были одними из тех беспризорников, которые жили в подвале, нюхали клей и матерились, как сапожники. Разговаривали они вообще мало, все были высокие, на одно лицо: волосы русые, глаза голубые, выражение лица отсутствующее. Умственно-отсталые они были. Может это и от рождения, а может и от образа жизни. Не думаю, что мать как-либо занималась их воспитанием, её младший сын до семи лет не разговаривал. И сейчас не разговаривает, мычит. И находится в интернате, ну конечно же. Младшего зовут Артемкой, у него есть отец. Их общение может послужить сценарием для какого-нибудь арт-хаусного фильма. Первый раз его отец увидел в 10 лет. Ребенок, естественно не говорил. Мычал, смеялся, рычал, плакал. Так и общались. Катались на качелях, мужик иногда ронял пару слов в надежде, что сын ему хотя бы ответит. Нет. Были у этой семьи и светлые моменты. Когда при втором живом муже они стали посещать общину пятидесятников. Тетя Лена не пила, а у детей стали появляться новые вещи. В какой-то мере они светилась счастьем. А потом муж умер. Церковь продолжали посещать, потом члены общины стали приходить к ним, а потом и вовсе прекратили. Все пошло заново. Где-то через месяц дождливым летом увидела картину, которую наблюдать в таком безбожном месте, как мой микрорайон, сложно.
Тётя Лена стояла посреди дороги, запрокинув голову назад. Закрытые глаза были направлены в небо. Шел ливень, а тетя Лена стояла в позе Христа-Спасителя с распластанными по воздуху руками. Что-то в этом моменте было красиво. Даже не жутко. И не пахло это никакой шизофренией. Человеку действительно было плохо. Что послужило причиной её алкоголизма, никто так и не узнает. Вчера она умерла.
Мой дом был построен в 94-м. Обычный панельный дом. В детстве он казался красивым и бабушка с дедушкой по маминой линии, которые жили в обычной белой девятиэтажке говорили, что он "нарядный", потому что в нем серые блоки чередовались с оранжевыми. Когда в детстве меня спрашивали в каком доме я живу, я говорила, что в оранжевом на Васильева. Как потом оказалось у нашего дома даже архитектор есть. Жалко мужика, конечно.Рядом с моим домом долго не было детской площадки, была песочница, черно-белые перила и "выбивалка". Так как строительный мусор у нас принято оставлять в земле, растительности у нас во дворе тоже с роду не было. Был пень от тополя посреди двора. Дерево пришлось срубить, потому что в него попала молния, что вполне вероятно, потому что пенёк был действительно здоровый и дерево, должно быть, было высоким. В общем-то скучновато у нас было, стандартная безжизненная новостройка. Была правда у неё одна интересная особенность.
Как было заведено, в промышленных районах квартиры в новостройках давали рабочим. В нашем доме давали квартиры работникам Общества Слепых. По большей части. Заселяли, естественно еще и заводских, и строителей, и колхозников тогда еще, но самой интересной стратой нашего дома я считала инвалидов. У нас были всякие: глухие, глухо-немые, глухо-слепые, просто немые, слепо-глухо-немые, даже карлики были. И почти все они сосредотачивались в нашем подъезде. Все были, если не пожилые, то более чем зрелого возраста. И самые интересные из них жили на первом этаже. Ну, может они бы были и не такими примечательными, если бы жили на восьмом, шестом или девятом и вообще где угодно, где бы мне не приходилось ждать лифта. Но так как именно на этом участке постройки все проводили так много времени, его жильцы не могли не стать главным объектом обсуждения бабушек, образующих особую касту со своими привилегиями и...привилегиями. Мне действительно казалось, что они живут лучше всего. Они не работали, целыми днями сидели на лавочке, когда кто-то из них приходил к нам, им обязательно давали то, что они попросят (соли там, денег в долг), а ещё с ними все вежливо здоровались. Как полагается, именно они и были главной службой новостей, а так же хранилищем местного фольклора. Рассказывали о том, что вот дом наш (как все дома в нашем городе) был построен на болоте... И ничего хорошего тут происходить не может... И поэтому у нас в доме одни пьяницы...(наркоманы потом появились, у более молодого поколения). А ещё у нас, по слухам, дом стоял на кладбище(сейчас хочется добавить, что либо на цыганском, либо на индейском), что, естественно, усиливало другие его отрицательные качества.
Пила большая часть жильцов. Ну если не большая часть, то половина точно. Обычно мужская половина, но именно это и выделяло наш первый этаж. Там пили бабы. На первом этаже были две нехорошие квартиры, в которых жили тетя Лена и ещё какая-то женщина. То, что я живу здесь уже 16 лет и не знаю как её зовут-не удивительно, потому что она глухо-немая. Были у неё родители, очень, на вид, интеллигентные люди. Мама у неё всегда исключительно аккуратно одевалась, несмотря на то, что , как минимум, не богато. И выглядела очень хорошо. В детстве я её боялась, потому что она всегда улыбалась, но при этом не говорила и всегда прятала глаза. Даже от детей. А глаза у неё были тоже исключительные. Два, всегда быстро движущихся, то в одну, то в другую сторону, серых кристаллика. В её виде все было...чистенько. Аккуратно. Как у аутистов есть потребность в упорядочении всего, так и её глухота, видимо, компенсировалась врожденной аккуратностью. За собой следила. Красилась не вычурно, элегантно. Когда в девяностых была в моде эта отвратительная фиолетовая помада, эта женщина себе не изменяла и красилась исключительно красной. В ней чувствовалась даже нордическая красота, в одежде и, даже в чертах лица прослеживалась четкость линий. Помада это подчеркивала. За последние пятнадцать лет она почти не постарела. А работала эта женщина, по-моему, уборщицей. Её муж был не так заметен: он был глухо-слепой и одевался обычно. Единственной деталью, отличавшей его от остальных слепых жильцов, выходивших иногда из подъезда покурить, была матово-блестящая на обоих глазах катаракта. А ещё у них была дочь. Сначала она жила не сними, так, просто приходила повидаться, опрокидывая то ли ещё до прихода в родительский дом, то ли у соседей рюмашку-другую, а потом, видимо совсем там и осела. Вот она была абсолютно не похожа на родителей, может потому, что за красным распухшим от пьянства, лицом мало что можно проследить. При такого рода состоянии, как при болезни Дауна,все люди становятся на одно лицо.
В соседней от них квартире жила тётя Лена. Я не знаю, как она получила квартиру, причем неплохую, на моей памяти она никогда не работала. Муж её тоже не мог работать, потому что его не было. Эта женщина была настоящим жизнелюбом, как это принято говорить про мужчин. Постоянного полового партнера у нее долго не было. Когда появлялся (на моей памяти их было два), она даже выходила из запоя. Потом, правда, опять уходила. Видимых признаков инвалидности у неё тоже не было. Если только за ни нельзя считать аномально долгую жизнь без просыхания. Были у этого последствия не только для неё. У тети Лены было много детей, я до сих пор не знаю сколько, потому что в квартире они не жили, а по достижении определенно возраста сдавались в интернат. Они отнюдь не были одними из тех беспризорников, которые жили в подвале, нюхали клей и матерились, как сапожники. Разговаривали они вообще мало, все были высокие, на одно лицо: волосы русые, глаза голубые, выражение лица отсутствующее. Умственно-отсталые они были. Может это и от рождения, а может и от образа жизни. Не думаю, что мать как-либо занималась их воспитанием, её младший сын до семи лет не разговаривал. И сейчас не разговаривает, мычит. И находится в интернате, ну конечно же. Младшего зовут Артемкой, у него есть отец. Их общение может послужить сценарием для какого-нибудь арт-хаусного фильма. Первый раз его отец увидел в 10 лет. Ребенок, естественно не говорил. Мычал, смеялся, рычал, плакал. Так и общались. Катались на качелях, мужик иногда ронял пару слов в надежде, что сын ему хотя бы ответит. Нет. Были у этой семьи и светлые моменты. Когда при втором живом муже они стали посещать общину пятидесятников. Тетя Лена не пила, а у детей стали появляться новые вещи. В какой-то мере они светилась счастьем. А потом муж умер. Церковь продолжали посещать, потом члены общины стали приходить к ним, а потом и вовсе прекратили. Все пошло заново. Где-то через месяц дождливым летом увидела картину, которую наблюдать в таком безбожном месте, как мой микрорайон, сложно.
Тётя Лена стояла посреди дороги, запрокинув голову назад. Закрытые глаза были направлены в небо. Шел ливень, а тетя Лена стояла в позе Христа-Спасителя с распластанными по воздуху руками. Что-то в этом моменте было красиво. Даже не жутко. И не пахло это никакой шизофренией. Человеку действительно было плохо. Что послужило причиной её алкоголизма, никто так и не узнает. Вчера она умерла.
